А.В. ШИРЯЕВЦУ

24 июня 1917 г. Константиново

 

1917. Июнь 24. Хе-хе-хо, что ж я скажу тебе, мой друг, когда на языке моем все слова пропали,  как теперешние рубли.  Были и не были. Вблизи мы всегда что-нибудь, но уж обязательно сыщем нехорошее, а вдали все одинаково походит на прошедшее, а что прошло, то будет мило, еще сто лет назад сказал Пушкин.

Бог с ними, этими питерскими литераторами, ругаются они, лгут друг на друга, но все-таки они  люди, и очень недурные внутри себя люди, а потому так и развинчены.  Об отношениях их к нам судить нечего, они совсем с нами разные, и мне кажется, что сидят гораздо мельче нашей крестьянской купницы.  Мы ведь скифы, приявшие глазами Андрея Рублева  Византию  и писания Козьмы Индикоплова с поверием наших бабок, что земля на трех китах стоит,  а они все романцы, брат, все западники,  им нужна Америка, а нам в Жигулях песня да костер Стеньки Разина.

Тут о «нравится» говорить не приходится,  а приходится натягивать свои подлинней голенища да забродить в их пруд поглубже и мутить, мутить до тех пор, пока они, как рыбы, не высунут свои носы и не разглядят тебя, что это «Ты». Им все нравится подстриженное, ровное и чистое, а тут вот возьмешь им да кинешь с плеч свою вихрастую голову, и боже мой, как их легко взбаламутить.

Конечно, не будь этой игры, весь успех нашего народнического движенья был бы скучен, и мы, пожалуй, легко бы сошлись с ними. Сидели бы за их столом рядом, толковали бы, жаловались на что-нибудь, а какой-нибудь эго-мережковский приподымал бы свою многозначительную перстницу и говорил: гениальный вы человек, Серг. Ал. или Ал. Вас., стихи ваши изумительны, а образы, какая образность, а потом бы тут же съехал на университет, посоветовал бы попасть туда и довольный тем, что все-таки в жизни у него несколько градусов больше при универс<итетской> закваске, приподнялся бы вежливо встречу жене  и добавил: «Смотри, милочка, это поэт из низов…» А она бы расширила глазки и, сузив губки, пропела: «Ах, это вы самый, удивительно, я так много слышала, садитесь». И почла бы удивляться, почла бы расспрашивать, а я бы ей, может быть, начал отвечать и говорить, что корову доят двумя пальцами, когда курица несет яйцо, ей очень трудно, и т. д. и т. д.

Да, брат, сближение наше с ними невозможно. Ведь даже самый лучший из них, Белинский, говоря о Кольцове, писал «мы», «самоучка», «низший слой» и др.,  а эти еще дурее.

Но есть, брат, среди них один человек, перед которым я не лгал, не выдумывал себя и не подкладывал, как всем другим, это Разумник Иванов. Натура его глубокая и твердая, мыслью он прожжен,  и вот у него-то я сам, сам Сергей Есенин, и отдыхаю, и вижу себя, и зажигаюсь об себя.

На остальных же просто смотреть не хочется, с ними нужно не сближаться, а обтесывать, как какую-нибудь плоскую доску, и выводить на ней узоры, какие тебе хочется. Таков и Блок, таков Городецкий, и все и весь их легион.

Бывают, конечно, сомнения и укоры в себе, что к чему и зачем все это, но как только взглянешь и увидишь кого-нибудь из них, так сейчас же оно, это самое-то, и всплывает. Люботно́  уж больно потешиться над ними, а особенно когда они твою блесну на лету хватают, несмотря на звон ее железный. Так вот их и выдергиваешь, как лещей или шелесперов.

Я очень и очень был недоволен твоим приездом туда.  Особенно твоими говореньями с Городецким. История с Блоком мне была передана Миролюбовым с большим возмущением,  но ты должен был ее так не оставлять  и душой своей не раскошеливаться перед  ними.  Хватит ли у них места вместить нас? Ведь они одним хвостом подавятся, а ты все это делал.

В следующий раз мы тебя поучим наглядно, как быть с ними, а пока скажу тебе об издательствах: Аверьянов сейчас купил за 2 ½ тыс. у Клюева полн<ое> соб<рание>  (выш<едшие> кн<иги>) и сел на них. Дела у него плохи, и издатель он шельмоватый. «Страда» — это просто случайные сборники под редакц<ией> Ясинского,  а остальные журналы почти наполовину закрыты.

Мой план: обязательно этой осенью сделать несколько вечеров,  а потом я выпускаю книгу в одном издат<ельстве>  с платой по процентам и выпущу сборник «пятерых» — тебя, меня, Ганина, Клюева и Клычкова.  (О Клычкове поговорим еще,  он очень и близок нам, и далек по своим воззрениям.) Но все это выяснится совсем там, в сентябре. Стихи посылай в «Скифы», нов<ый> сборн<ик>, и «Заветы»  на имя Разумника Васильевича Иванова, Царское Село, Колпинская, 20. Это не редакция там, а его квартира. Ему посылать лучше, он тебя знает, и я ему о тебе говорил. А пока всего тебе доброго. Твой Сергей. Константиново.